Колонизаторы и их рабы
В колонии его фактически держат «на строгаче». В условиях, определенных приговором, он пробыл три дня, в изоляторе — почти два месяца.
В ИК-1 Оренбурга осужденный по питерскому делу «Сети» (признана террористической организацией и запрещена в России. — Ред.) Филинков прибыл 12 августа. Пассажирский поезд проходит этот маршрут меньше чем за сутки. Этап Виктора в столыпинских вагонах растянулся на 45 дней — полтора месяца в пыточных условиях.
В Оренбург, после содержания в холодном подвальном спецблоке екатеринбургской пересылки, он приехал совсем больным. В СИЗО-1 обещанную фельдшером таблетку парацетамола ждал дней пять. Затем поступил в ИК-1.
Сначала, как и положено, был двухнедельный карантин. Но вопреки закону, по которому карантин должен отвечать условиям общего режима, Виктора поместили в одиночную камеру СУОН (строгие условия отбывания наказания). Как если бы он уже что-то нарушил и получил взыскание. Никаких личных вещей, ни книг, ни газет, ни писем. Днем разрешено только ходить по камере или сидеть на холодном полу.
На каждый из двух первых дней в колонии Филинкову оформят по нарушению. Якобы 12 августа, во время приемки в лагерь, он «выразился нецензурными и жаргонными словами», а 13-го спал днем, лежа на лавочке. Поэтому после карантина в камере СУОН Филинков отправился на шесть суток в ШИЗО. Камера-одиночка, подъем в пять утра, под гимн России, отбой в девять вечера. Кровать на день пристегивается к стене. Вечером, с семи до восьми, «личное время» — на этот час можно получить книгу либо письма.
Первой книгой, которую ему выдали еще в карантине, оказались «Бесы» Достоевского. Говорит, что «много хохотал над ней».
Ответных писем Виктор не писал — в изоляторе у него не было ручки. Однажды ему ее принесут, вместе с бумагой. Но только затем, чтобы обеспечить еще семь суток ШИЗО.
«Зайдя к нему, сотрудник с ходу велел писать объяснение о том, как Витя не поздоровался, получая вот эти бумагу и ручку, — рассказывает защитник Филинкова Евгения Кулакова.
— Правила внутреннего распорядка исправительных учреждений написаны так, что не нарушить что-нибудь невозможно.
Расстегнул пуговицу на форме, не поздоровался в десятый раз за день с одним и тем же сотрудником — типичные поводы для водворения в изолятор. Ну а если нарушения нет, можно создать его руками сотрудников».
8 сентября Филинков должен был наконец выйти в отряд. Чтобы этого не произошло, подготовили новую провокацию.
«Все время от подъема до отбоя положено быть в форме, обязательно застегнутой на все пуговицы, — поясняет Кулакова. — В 20:50 по громкой связи в изоляторе объявляют подготовку ко сну. За оставшиеся до отбоя десять минут осужденные должны успеть умыться и застелить кровать. Часов, как и прочих личных вещей, у Виктора в ШИЗО нет. Услышав объявление, он снял куртку, чтобы умыться. А на дисциплинарной комиссии ему предъявили, что это было в 20:39 (в доказательство даже сделали скриншот с камеры видеонаблюдения). Результат — пять суток ШИЗО».
Наконец, 14 сентября Филинков вышел в жилую зону и на работу — в швейный цех. По словам защитницы, никакого инструктажа по работе за швейным станком и по технике безопасности не было. «Просто посадили программиста шить строительную спецовку. Естественно, ему пришлось спрашивать совета и учиться самому — подошел к другому станку посмотреть, как надо шить. Вот и еще десять суток ШИЗО — за то, что «покинул рабочее место во время работы», и за «недобросовестное отношение к труду».
Вынесение приговора двум фигурантам дела «Сети» в Санкт-Петербурге. Фото: Петр Ковалев / ТАСС
Следующие десять ему дали за отказ подметать прогулочный дворик. По правилам делать это должны осужденные, поставленные на дежурство по графику.
«Витю с графиком никто не ознакомил, — говорит Женя. — А в материалах дела чудесным образом возник акт об отказе Филинкова от письменного ознакомления с графиком. Подписан тремя сотрудниками колонии».
По правилам осужденный не может находиться в ШИЗО более 15 суток подряд.
«К 6 октября Витя пробыл в ШИЗО 18 + 20 суток, — подводит промежуточный итог его защитник. — А если считать вместе с незаконно строгим карантином, получается 52 дня в изоляторе, из которых 32 — в одиночке».
За два дня до конца последнего срока в ШИЗО — снова дисциплинарная комиссия. Опять из-за отказа подметать вне графика прогулочный дворик. Филинкова признают злостным нарушителем режима, назначают месяц содержания в ПКТ (помещение камерного типа) и переводят в СУОН (отдельно запираемый барак со строгими условиями).
В ПКТ разрешено содержать заключенного уже до полугода. Там условия чуть мягче, чем в ШИЗО: можно иметь при себе некоторые личные вещи (книги, прессу) и заказывать продукты из ведомственного магазина (на сумму не более 5000 руб.). Но в первую неделю ни одним из этих «преимуществ» ни Виктор, ни его сокамерники воспользоваться не могли — пока Филинков не написал заявление в прокуратуру.
Чтобы сломать его, в ход идут и более изощренные способы психологического давления.
«Зная, насколько дорога Вите переписка с друзьями, бьют именно в это место: другим заключенным дают доступ к его переписке, пишут от их имени письма Витиным корреспонденткам, крадут фотографии», — перечисляет Женя.
Как сообщила одна из подруг Филинкова, Елена Илина, в сентябре ей пришло «строгое письмо» из Оренбургской ИК-1 от Никиты Алексеевича У. Начиналось оно со слов: «Я человек не странный… а очень простой и прямой», а заканчивалось предложением прислать ему свое фото. Мимоходом, говорит Елена, Никита сообщал какие-то подробности из прежней ее переписки с Виктором — спрашивал, «как там котики», и сообщал, что «видел во сне мой дом у реки». Письмо было вложено в конверт, который Елена прежде посылала Филинкову, с его характерным росчерком на обороте.
Елена отправила жалобы, по которым назначили проверку. Но едва ли она выведет на тех, кто на самом деле затеял эту мерзкую историю. Пока объяснения дает только Никита Алексеевич — мол, выйдя из ШИЗО и получив доступ к своим вещам, Филинков забрал все, кроме писем. А Никита этим воспользовался. Но эта версия не сходится по времени: судя по штемпелю на полученном Еленой письме, оно принято на оренбургскую почту 13 сентября. А Виктор только вечером 13-го вышел из ШИЗО, где сидел в одиночке. И никак не мог ни отправить, ни передать кому-то конверт.
Вдобавок ко всему в ПКТ у Виктора и его сокамерников обнаружились признаки чесотки. Но, как рассказывает Евгения Кулакова, в диагностике и лечении им отказывали — приходилось мазаться зубной пастой, чтобы хоть как-то уменьшить зуд. Филинков сообщил о заболевании своему адвокату 15 октября, тотчас были направлены жалобы. Через три дня в камеру пришел сотрудник медчасти с тюбиком мази. И, как передает защита, заявил Виктору, что обработает ею только его сокамерников. Потому что раз Филинков нажаловался, лечение получит только по назначению дерматолога, когда тот до него дойдет.
Администрацией колонии Филинков поставлен уже на четыре профилактических учета: как «изучающий, пропагандирующий, исповедующий либо распространяющий экстремистскую идеологию», «склонный к совершению преступлений террористической и экстремистской направленности», а также к «систематическому нарушению правил внутреннего распорядка» и «отбывающий наказание за дезорганизацию нормальной деятельности исправительных учреждений, массовые беспорядки». Плюс два выговора: за «не поздоровался» и «пыль на верхней шконке».
«Все эти решения, непрерывные водворения в изолятор и признание злостным нарушителем лишают Виктора возможности выйти когда-либо в обычные условия общего режима, — заключает его защитник. — Получается, что колония фактически произвольно меняет назначенный судом режим отбывания наказания. Все эти ужесточения происходят всего лишь по постановлению начальника колонии». На запрос редакции начальник колонии Александр Гребенников не ответил.
