В поисках опоры под ногами

Ни к чему, ни к чему, ни к чему полуночные бденья

И мечты, что проснешься в каком-нибудь веке другом.

Время? Время дано.

Это не подлежит обсужденью.

Подлежишь обсуждению ты, разместившийся в нем.

Наум Коржавин, Вступление в поэму

Написано в ссылке в 1952 году

Сегодня, 2 ноября 2012 года, Симоновский суд Москвы должен, наконец, решить вопрос о продлении содержания под стражей 28-летнего Даниила Константинова, лидера «Лиги обороны Москвы», обвиняемого в убийстве. Накануне судебное заседание длилось более пяти часов, и около 22:00 Константинову стало плохо. «Скорая» подтвердила: гипертонический криз, в заседании далее участвовать не может. Ничего удивительного: у заключённых в такие дни нет возможности позавтракать в СИЗО — поднимают раньше, чтобы запихнуть в автозак и увезти в суд, а там удаётся съесть только сухой паёк, если повезёт… Удивительно на первый взгляд другое: за русского националиста Константинова ходатайствовали «либералы» Владимир Милов, Гарри Каспаров и Сергей Давидис. Впрочем, суд ходатайство об освобождении под их поручительство отклонил…

Сегодня же в Басманном суде намечены два заседания по «Болотному делу». В 11 часов на Каланчёвской cудья Карпов должен определиться с продлением меры пресечения Денису Луцкевичу (его адвокат — Дмитрий Динзе). В два пополудни — то же самое судья Мушникова должна решить в отношении Артёма Савёлова (адвокат — Фарит Муртазин).

Нет никаких оснований сомневаться, что оба эти заседания закончатся продлением срока содержания в СИЗО на четыре месяца, до начала марта.

Всю прошедшую неделю продолжались суды по мере пресечения по «делу 6 мая». Вчера, 1 ноября, до 6 марта продлили домашний арест Александре Духаниной. В среду, 31 октября, продлили содержание под стражей Андрею Барабанову и Николаю Кавказскому. Во вторник, 30 октября — студенту РГГУ Степану Зимину и вятскому журналисту Леониду Ковязину. В понедельник, 29 октября — Ярославу Белоусову и антифашисту Алексею Полиховичу.

Между тем, 29 октября перед судом (уже не «по продлению», а по существу!) предстал первый обвиняемый — Максим Лузянин, признавший свою вину. Его дело рассматривает Замоскворецкий суд, там же вскоре должны рассматривать дело Михаила Косенко. Генпрокуратура ходатайствует о «принудительных мерах медицинского характера», то есть Михаилу грозит психбольница.

Какая-то нездоровая связь времён в этом прослеживается… В чём же смысл, что делать, быть или не быть? Эти вопросы ставят — и отчасти помогают ответить на них, внести смысл и систему в окружающее нас безумие еще два события, две даты, вспомнить которые пришли тысячи человек.

* * *

29 октября на Лубянке читали имена расстрелянных в годы Большого террора. Почти тысяча человек выстояла несколько часов на морозе, чтобы назвать имя, возраст, профессию, и — дату расстрела. Многие уходили, не достояв: холодно…

Как раз 75 лет назад в московских подвалах и на подмосковных полигонах шли массовые расстрелы, властвовал тридцать седьмой год.

А 30 октября под ледяным дождём на Пушкинской площади прошел митинг, на котором говорили об узниках современных.

Как раз на полпути к 37-му, 38 лет назад, 30 октября 1974 года, заключённые Мордовских и Пермских лагерей, Владимирской тюрьмы впервые отметили День политзаключенного в СССР — однодневной забастовкой и голодовкой.

Больше двадцати лет эта дата отмечается официально как День памяти жертв политических репрессий. Но для пришедших это вновь был День политзаключенного — уже в современной России.

В выпущенном 30 октября заявлении «Мемориал» констатировал очевидное: в диалоге с оппозицией, с обществом в целом власть избрала язык арестов, судов, лагерей (а кому не очевидно — пусть вернётся к началу статьи!). Востребован опыт 20-30-х годов, опыт фабрикации политических процессов. Вновь звучат слова об «иностранных агентах» и «изменниках Родины». Впрочем, оказался востребован и кавказский опыт последних десятилетий, опыт похищения людей и секретных тюрем…

«Громкие» дела — «болотное», «анатомическое», «дело «Пусси Райот» — очень убедительны. На суде у вас физически не будет возможности защищать себя, находясь в здравом уме и твёрдой памяти: кто не знал про вчерашний суд над Константиновым, наверняка помнит подробности летних заседаний в Хамсуде, где девушки доходили до полуобморочного состояния. Для начала Вас могут похитить и допрашивать «вне процесса», как Леонида Развозжаева. А попасть в такой оборот — почти что лотерея: по «болотному» делу мог пойти если не каждый из десятков тысяч, что вышли на площадь шестого мая, то уж точно почти каждый из 650 человек, задержанных в тот день. Ведь следователи, похоже, взяли в работу пачки протоколов об административных задержаниях, и тут как кому повезло…

Что это значит — и для истории, и для каждого из нас?

Сейчас много говорят о 37-м годе. Не уверен, что это точное сравнение.

Даже если говорить о новых законах или, точнее, о текстах, именуемых законами: о митингах, о некоммерческих организациях — «иностранных агентах», о защите детей от вредной информации в интернете, о клевете, о государственной измене, об оскорблении чувств верующих…

Эти тексты можно назвать «правовой» базой для массовых репрессий.

Что в этих текстах общего? Все они, по сути, неконституционные и неправовые.

Каждый из этих законов, по идее, должен был бы облегчать гражданам использование того или иного права (или свободы), гарантированного той или иной статьей Конституции: право собираться мирно и без оружия, свободу общественных объединений, право добывать и распространять информацию…

Но каждый из этих «законов», по сути, исключает свободное использование гражданами этих прав и свобод, вроде бы гарантированных российской Конституцией и подписанными Россией международными пактами.

Каждый из «законов» содержит едва ли не бесконечно растяжимые, каучуковые определения: «митинг», «шествие», «демонстрация», «иностранный агент», «политическая деятельность», «измена» и так далее.

В итоге при желании под действие этих репрессивных «законов» можно подвести практически любого человека.

Так что же всё-таки это — база для массовых репрессий? На первый взгляд — да.

Однако попытка использовать эти «законы» так, как полагается использовать Закон, то есть в соответствии с их буквой — немедленно парализовала бы государственную машину.

Представьте себе: постовой задерживает любую группу граждан, перемещающихся по городу с определённой целью в количестве больше трёх.

Или картина «Приплыли» — начальник облуправления ФСБ проверяет на измену всех, слетавших в Европу или Эмираты.

Уже смешно… Хотя в России всё возможно.

Тогда зачем?

Первое, что приходит в голову — «законы» написаны для очень выборочного, то есть для избирательного и произвольного применения. Так?

Похоже, что опять: так и не так.

Напомню ещё раз: угроза применения этих «законов» относится едва ли не ко всякому.

Это как в золотое — для нынешних властителей — «застойное» время сажали далеко не всех, кого в принципе могли посадить.

Дело даже не в том, что по установкам КГБ и ЦК КПСС, выработанным и принятым в 1959-м году, на одного посаженного по 70-й антисоветской или 190-й прим клеветнической статье приходилась сотня «профилактированных» тем или иным способом.

Важнее другое: даже тот, кто читал «Архипелаг ГУЛАГ» и кому за это ничего не было, знал, что он делает нечто запрещённое.

Вот так и теперь — новые абсурдные законы создают пространство несвободы.

Возможно, в этом их основной смысл.

Почему те времена повторяются в виде чудовищного фарса?

Для кого-то из наших властителей брежневское время — время молодости агента или топтуна-стажёра. Их тогда учили, и они теперь, сорок лет спустя, пытаются сделать, как их учили. Сами-то вряд ли могут придумать что-то новое…

Но дело не в «них», дело в нас.

Ведь то же самое время — лет тридцать-сорок назад — было временем Сопротивления.

Сопротивления, частью которого и стал День политзаключенного в СССР.

В то самое брежневское время многие наши соотечественники нашли в себе силы жить как свободные люди в несвободной стране.

Их опыт, отраженный в «Хронике текущих событий» и в томах воспоминаний, для нас сегодня вновь становится важен.

Стоит вспомнить об этом прошлом — потому что иногда оно если не даёт опору, то помогает её найти.

В чём?

Здесь лишь о двух, может, трёх аспектах.

Первый — из опыта не 75 лет, а, наверное, полутора веков: ненасилие. В мемориальском заявлении говорится:

«Мы не апеллируем к чувству исторической ответственности наших государственных лидеров — они, по-видимому, лишены этого чувства. Мы не взываем и к чувству самосохранения российской властной элиты — для того, чтобы это чувство заработало, необходимо хотя бы приблизительное понимание реальности, а это понимание у нынешней элиты, в общем и целом, отсутствует.

Мы обращаемся к обществу, надеясь на его гражданскую зрелость. У нас нет готового рецепта, как не допустить сползания России к новым виткам революций и государственного терроризма. Мы должны сообща искать формы противодействия безумным и самоубийственным шагам, предпринимаемым властью. Единственное, к чему мы считаем необходимым призвать все общественные силы, независимо от их политической ориентации, — это к безусловному отказу от насилия во всех его формах. К спокойствию, мудрости и стойкости. Мы в состоянии защитить свободу, опираясь на право, а не на силу».

Как остаться в таком, простите за банальное словосочетание, «человеческом измерении»? Называя и вспоминая каждого по имени, как на чтении у Соловецкого камня. Не превращая трагедию — в статистику. Считая людей не нулями в больших числах, а каждого отдельно.

Отсюда — один шаг к солидарности с конкретно и отдельно поименованным человеком.

Можно написать узнику, можно прийти на суд и поддержать человека.

Так, как это сделали «либералы» по отношению к националисту Константинову (предъявленное ему обвинение в убийстве, по нашему мнению, ложное и политически мотивированное).

Это нужно нам самим — каждому из нас! — не меньше, чем политзаключённым. Это — способ жить и дышать в выстраиваемом властью «пространстве несвободы». Что делать, если нас хотят запугать, чтобы мы в попытках не думать о возможной угрозе забыли людей, которых она уже коснулась? Делать противоположное тому, что нам навязывают, во что вовлекают.

Вместо истерики — спокойствие. Вместо агрессии — ненасилие. Вместо размывания лиц и забвения — память и солидарность.

Вечная память жертвам террора. Мужества и стойкости тем, кто находится в узилищах сегодня, и тем, кого как раз сегодня судят в московских судах.

Александр Черкасов — председатель Совета ПЦ «Мемориал»

Источник: Ежедневный журнал. 2012. 2 ноября.