«Мне показалось, что на какое-то время у Олега появилась надежда»

Шоком стало то, что всё в деле Сенцова было настолько неприкрыто сфальсифицировано — будто никто не беспокоится, как это выглядит в глазах наблюдателей. Я, не общаясь с Олегом в тот период, когда он был на Майдане и в Крыму, конечно, не мог со стопроцентной уверенностью сказать, что этот человек никогда ничего подобного не совершал и не замышлял. В какой-то момент я сказал себе, что готов к любым открытиям и ответам и, если что-то узнаю, то должен поступить как документалист, а не как друг.

К счастью, такого не произошло. Я присутствовал на всех судебных заседаниях, прочитал все судебные материалы уголовного дела, предоставленные мне адвокатом, — это 12 томов плюс видеозаписи. И даже для меня — человека, который не имеет представления об этой системе, — было очевидно, что дело шито белыми нитками. Там такая концентрация абсурда.

— Что именно было абсурдным в этом деле?

— Наверное, самым абсурдным было то, что в материалах дела в качестве вещественного доказательства приложили диски с фильмами «Обыкновенный фашизм» и «Третий рейх в цвете».

«Третий рейх в цвете» — это просто хроники, выпущенные BBC, а «Обыкновенный фашизм» — советский антифашистский документальный фильм, любой человек в нашей стране, даже если не смотрел, знает о его существовании. По этому поводу сторона защиты приглашала в суд в качестве эксперта кинокритика Антона Долина. Он дал свою оценку, и это была единственная победа, потому что суд постановил изъять вещественные доказательства [из материалов дела]. Таких случаев было немного.

— Многие, включая российских и зарубежных режиссеров, высказывались в поддержку Сенцова. Вы следили за всем процессом: почему, на ваш взгляд, не получилось переломить ход дела?

— Было ощущение, что исход был известен до начала судебного процесса. По словам Олега, еще до его официального ареста было сказано, что он получит срок 20 лет и будет объявлен организатором. Потому что он не стал сотрудничать со следствием, отказался признавать свою вину и связь с подготовкой каких-то терактов в Крыму, отказался подписывать любые показания. Думаю, тогда всё решилось, и остальное уже не играло никакой роли.

Суд вообще не принимал во внимание никакие доводы защиты — они абсолютно ничего не решали. О чем можно говорить, если основной свидетель по делу Геннадий Афанасьев отказался от своих показаний и признался, что они были даны под пытками? Рассказал, что к нему в здание суда приходил следователь ФСБ и оказывал давление, чтобы Афанасьев подтвердил свои показания (Геннадия Афанасьева приговорили к 7 годам заключения, однако в 2016 году помиловали и выслали в Украину в обмен на одесских журналистов — прим. «Бумаги»). Поэтому процесс был больше похож на спектакль, где все роли прописаны и есть сценарий.

— Вы сказали, что до этого не сталкивались с работой судебной системы. При этом в фильме есть и рассказ Сенцова о пытках, и рассказ адвоката Афанасьева, который описывает, что с его подзащитным делали, чтобы добиться признательных показаний. Вы были готовы столкнуться с такими нечеловеческими методами?

— Я, конечно, более или менее представлял, потому что о подобных случаях постоянно рассказывают в новостях: как в отделах полиции оказывают давление, пытают невиновных людей. Но когда я впервые услышал описание тех пыток, которым подвергся Афанасьев, конечно, был мороз по коже (адвокат Александр Попков рассказывал, что на Афанасьева в том числе надевали противогаз, перекрывали воздух, а потом впрыскивали газ, из-за чего у него начиналась рвота; пытали током, угрожали изнасилованием — прим. «Бумаги»). Представить, что такие пытки существуют сегодня… Это жутко. Я могу с трудом представить человека, который бы выдержал, не сломался и не подписал бы любые показания.

— В «последнем слове» Сенцов говорил, что самое страшное — это трусость, и достаточно жестко высказывался по поводу российского режима. Он сам изменил свой взгляд на происходящее с момента ареста до приговора?

— У него такой характер: он не сломался. Думаю, что, конечно, сомневался в какие-то моменты. Я наблюдал за ним в начале процесса в Ростове-на-Дону, и мне показалось, что у него вдруг появилась надежда. Судья — неглупый, образованный человек с добрыми и понимающими глазами. Мне показалось, что на какое-то время Олег подумал: может быть, этот человек — настоящий судья, сможет вникнуть в дело и вынести справедливое решение. Но после того, как судья отказался приобщать к делу показания Афанасьева (о том, что он свидетельствовал против Сенцова под пытками — прим. «Бумаги»), было видно, как все иллюзии оставили Олега.

Олег поразил тем, что он очень цельный человек, с характером, сильный. Те речи, которые он произносил в суде, конечно, предназначались не судьям и не прокурорам, а тем, кто пришел слушать. Поэтому я к этому готовился, режиссировал, продумывал.

— Легко ли близкие Сенцова согласились на съемку?

— Двоюродная сестра Олега Наталья Каплан в тот момент жила в Москве и занималась его делом, общалась с адвокатами, правозащитниками, активистами, кинематографистами. Она, конечно, сразу пошла на контакт и сильно помогла.

К маме и детям Олега мы поехали в Крым уже после приговора. Я взял разрешение самого Олега на встречу и съемки и, конечно, очень переживал, потому что не знал, насколько вообще уместно мое присутствие с камерой. Но — это было удивительно — они [мать и дети] очень сильные. Уже пожилая мама — волевая женщина, понятно, в кого у Олега такой характер. И дети замечательные.

Мы пробыли с ними всего три дня, но всё сложилось в первый же день, когда Олег неожиданно впервые за полтора года смог позвонить и поговорить с детьми по телефону. До этого они его вообще не слышали. Эта сцена есть в фильме.

— Вы рассказывали, что даже в семье Сенцова часть родственников его поддерживает, а часть, в том числе родная сестра, — нет. Это вообще показатель того, какой раскол произошел в обществе после Майдана и ситуации с Крымом?

— Я слышал много историй о том, как семьи были разделены из-за этого конфликта, потому что родные и близкие оказываются по разные стороны баррикад. И здесь, конечно, [ситуация в семье Сенцова], с одной стороны, характерна.

С другой стороны, то, что муж и сын родной сестры [Сенцова] работают в ФСБ, создает такую аллюзию на советские времена, времена Большого террора. В показаниях мужа сестры, полковника ФСБ, нет ничего по существу дела, но зато есть какие-то странные обороты, когда он называет Олега «бывшим братом жены» или «бывшим сыном тещи». Это звучит абсурдно и страшно.