«Это как второе рождение». Обвиняемого по делу о «фейках» впервые отпустили из СИЗО

Петербургского активиста Бориса Романова обвиняют в распространении «фейков» о российской армии. Всего лишь за то, что он пришел на открытое заседание в муниципальном округе «Светлановское» и поздравил депутатов с «окончанием войны». Романова арестовали, он почти три месяца пробыл в СИЗО. Но суд неожиданно изменил ему меру пресечения и назначил запрет определенных действий. Так он стал единственным в России обвиняемым по делу о «фейках», который вышел из СИЗО. Корреспондент Север.Реалии выяснил, как доносчиками по этому делу стали местные депутаты и могут ли Романова снова отправить под арест.

Кто такой Борис Романов

Борису Романову 36 лет, он председатель ЖСК. Много лет наблюдал за выборами, работал в группе правозащитного совета Петербурга, занимался градозащитой, администрировал сообщество «Соседи Светлановского», в котором рассказывал о проблемах муниципального округа, вел видеотрансляции с заседаний депутатов. Преподавал и проводил экскурсии для школьников. В 2019 году Борис Романов баллотировался от «Яблока» в муниципальные депутаты, в 2021-м – в депутаты Законодательного собрания, но не был зарегистрирован.

Уголовное дело в отношении Романова возбудили 5 мая, через пять дней у него прошел обыск. По версии следствия, утром 29 марта Романов «по мотивам политической ненависти» снял видео, содержащее ложную информацию о действиях Вооруженных сил, а затем разместил его в группе «Соседи Светлановского» во «ВКонтакте». В группе было выложено собрание депутатов муниципального округа. Романов говорил о деятельности депутатов, а также высказался о войне в Украине, в частности, о переговорах в Стамбуле. Романов цитировал официальные сообщения властей об отступлении российских войск. Вину он не признал, от дачи показаний отказался.

11 мая Выборгский суд поместил его под стражу. «Мемориал» признал Бориса Романова его политическим заключенным. После того как Романова выпустили из-под ареста, уже состоялось одно заседание по существу его дела, но никто из свидетелей обвинения не пришел, хотя в списках были заявлены глава МО «Светлановское» Янина Евстафьева и другие депутаты округа.

«В тюрьме тебя оприходуют»

– Как прошло утро, когда к вам пришли с обысками?

– Это было неожиданно. Я проснулся, встал, налил себе чашку кофе. Мы собирались с дочкой ехать на дачу, бабушка должна была к нам приехать. Было обычное утро. И тут звонок в дверь, жена открывает, вламываются люди. Там целая бригада, человек пять или шесть. Следователь – женщина, были три мужчины в штатском, и еще, что для меня вообще удивительно, двое были с автоматами из СОБРа. Через некоторое время они ушли, предварительно меня спросив: «Все будет нормально?» Я к тому времени уже был в наручниках, и я говорю: «А как вы думаете?» Они улыбнулись и ушли. Очевидно, что пытались меня запугать таким образом, но им самим, уверен, это было смешно.

– Как себя вели силовики?

– Они просто вошли в комнату, где у меня библиотека, дали мне возможность одеться, вручили бумажку, что «проводится обыск». У меня был открыт ноутбук, я его закрыл, и они посчитали, что я сопротивляюсь, и надели на меня наручники. Я просидел в этих наручниках целый день. Они скидывали книжки, ходили по ним в уличной обуви. И сопровождалось все комментариями типа: «Ты у нас сейчас залетишь, поедешь в тюрьму, там тебя оприходуют». Все в таком стиле – гопническом, хамском. У меня есть книги на ЛГТБ-тематику. Они мне пытались еще приписать, что я занимаюсь пропагандой ЛГТБ среди несовершеннолетних, чуть ли не педофил.

Они забрали несколько комиксов как доказательство непонятно чего. Я говорю: «Зачем вам эти комиксы?» – «Ну, вот, пойдем, будем расследовать». Забрали какой-то журнал многолетней давности с антифашистским мотивом. Наверное, быть антифашистом – это плохо, на их взгляд. Забрали книжку «Положение женщин в Чечне» под редакцией Светланы Ганнушкиной. Я еще занимаюсь проектом «Живая библиотека», это просветительский проект, который связан с развитием толерантности. Мы организовывали группы, где была как бы живая книга – это человек, который рассказывал свою историю. И для этих групп были разные таблички – «человек-мигрант», «человек с инвалидностью», «гей». Эти таблички они тоже зачем-то забрали. Мне не давали воды, не давали сесть сначала. Сел я только тогда, когда пришел адвокат, которого вызвала моя мама.

Я пытался выйти – на меня налетел сотрудник, замахнулся на меня, пихнул в другую сторону. Я был в растерянности и не знал, что делать.

Когда мы уже сидели в Следственном комитет, моя адвокатша спрашивает у следователя: «Зачем так грубо, почему вы так действуете? В мое время, когда я работала (а она бывший прокурорский работник, как я понял), те сотрудники, которых я знаю, так не работали». А он ей: «Вы сами не понимаете, зачем это нужно?» То есть психологическое давление, чтобы я испугался, чтобы на допросе я сразу им выдал информацию, которая им нужна. Да, выкидывание книжек и хождение по ним ботинками – это форма такого психологического давления.

«Я вставлял им палки в колеса»

– Вас обвиняют в том, что была выложена видеозапись в группе, где вы говорили, что переговоры в Стамбуле завершились хорошо и война скоро закончится. Вам известно, что посчитали фейком? Это ведь была официальная информация от МИДа России.

– Хороший вопрос, почему они это посчитали фейком. Я могу процитировать, что они [следствие] считают фейком. «Вооруженные силы Российской Федерации вторглись и напали на территорию государства Украина с целью смены власти, режима правления, а также оккупации территории государства Украина. При этом назвал военнослужащих Вооруженных сил Российской Федерации фашистами, а специальную военную операцию, проводимую на территории государства Украина, войной». И дальше: «Российская Федерация потерпела, признала поражение в войне против государства Украина и отступает. При этом поздравил неустановленных зрителей трансляции, а также вышеуказанных депутатов с поражением фашистов, подразумевая под этим войска Российской Федерации». Про поражение я действительно говорил, но это было мое оценочное суждение.

– Почему против вас возбудили дело по статье о фейках?

– Я полагаю, что это сделал кто-то из депутатов. Я вставлял им палки в колеса, мешал обделывать их делишки. Я приходил на каждое заседание совета, делал прямые трансляции с заседаний. Я рассказывал, например, какие закупки делает муниципалитет. Вообще показывать их речи на заседании совета – это уже выводит их из себя. Поэтому они решили от меня избавиться таким образом – написали донос. Эта новая статья [о «фейках» об армии] дает возможность таким недобросовестным депутатам выдавливать своих политических оппонентов.

–​ Откуда у вас данные, что на вас донесли именно депутаты?

– В материалах дела имеются первичные опросы нескольких депутатов и протоколы их допросов.

–​ Еще же был донос от соседки?

– Да. Следователям нужен был какой-то аргумент, чтобы меня оставлять в заключении. Главный аргумент – это то, что я, условно говоря, социально опасен, что я на кого-то нападу. Они ходили по всему нашему дому, где я председатель. И одна бабушка дала такие показания, что я якобы ей угрожал. Эту бабушку я знаю. Не знаю достоверно ее ментальное состояние, но у нас была такая коммуникация, что она несколько раз ко мне подходила и говорила, что ей слышны звуки из подвала, от труб. Я ей говорил: «Извините, но я ничего не слышу. Это нельзя никак устранить, и вообще никаких звуков нет». Я могу представить, что у нее был какой-то негатив ко мне. Я смотрел в материалах дела это свидетельство, оно тоже написано не ее рукой, а следователем, она только расписалась.

Сколько в Петербурге дел о «фейках» об армии

В Петербурге по статье о «фейках» возбуждено девять уголовных дел. Обвиняемыми стали активист Борис Романов, барнаульская журналистка Мария Пономаренко, художница Саша Скочиленко, активистка «Мирного сопротивления» Ольга Смирнова, петербуржец Олег Белоусов, активист Всеволод Королев, журналист Александр Невзоров (уехал из России), блогер и основательница петербургского издания «Собака» Вероника Белоцерковская (давно не живет в России). Все, кроме Невзорова, Белоцерковской и Романова, находятся в СИЗО.

Кремль в СИЗО

–​ Вы провели в СИЗО почти три месяца. В каких условиях вы жили, какие отношения были с сокамерниками?

– Сначала меня повезли на карантин на две недели в Горелово, это СИЗО №6. И там было очень сложно, жил в бараке на сто человек. Как я пришел в эту камеру, меня побрили наголо. Почему-то в других камерах такого не было, а у нас брили. Дали шконку. Двухэтажные кровати, как в казарме, поставлены в ряд, а весь барак – такое вытянутое пространство. Кровать довольно неудобная, вместо пружин там просто были сваренные пластины. В бараке было холодно. Это был май как раз, еще не потеплело, а отопление они уже отключили, и очень дуло. И только холодная вода. Ванная комната была яблоком раздора для всех заключенных. Представьте – сто человек, они все стоят в эту ванную комнату, а там и туалет находится, там и курят, там можно и мыть что-то. То есть постоянная очередь. Если хотите в туалет, минимум надо минут 20 ждать своей очереди. Когда я поступил, главный меня начал расспрашивать, за что арестовали. Он в итоге посчитал, что я блогер, и хотел словить хайп на этой теме.

–​ Главный – это сотрудник администрации?

– Нет, внутри камеры. Там есть такая иерархия. Это очень смешно, но они называли себя Кремль. У них был телевизор, горячая вода, отдельная раковина, чем не могли пользоваться остальные арестанты. Была своя еда, лучшие куски отдавались им, была отдельная комната, чтобы есть. Некая цензура тоже там была. Мне писали письма люди с воли, я отвечал, но отдавал письма не цензору, а вот этим главным, и они проверяли, чтобы я там ничего лишнего не писал. Я один раз написал про то, что холодно в камере, и они мне отдали это письмо, сказали: «Подумай головой, что ты пишешь. Про камеру писать ничего нельзя».

–​ Почему?

– Видимо, это их как-то дискредитировало, что они не соблюдают устав или не знаю что. Так же они говорили о взаимоотношениях с сотрудниками. У нас каждое утро проходила проверка, и перед каждой проверкой главарь в камере всегда нам говорил: «Если у вас есть какие-то жалобы, скажите мне. Когда заходит сотрудник, на вопрос, есть ли какие-то жалобы, всегда говорите «нет».

А вот в Крестах, куда меня потом перевели, совершенно другая атмосфера. Есть отдельный туалет, горячая вода, нет никаких очередей. Сокамерники, в принципе, все адекватные, никто там ни на кого не нападал, не бил и так далее. И там водили на прогулки. Еще Кресты меня поразили тем, что тюрьма вроде бы новая, но она не достроена. Там просто недоделанный потолок – видно все коммуникации, провода, какие-то дырки, винтиков нет. Заключенным периодически нужен, допустим, какой-то провод для антенны, так они просто выдирают куски из тюрьмы. Я думал: что ж такое, даже тюрьмы не можем сделать нормально!

–​ В СИЗО вообще говорят о войне в Украине? Люди спорят об этом так же, как и на воле?

– Это обсуждалось, особенно по моему кейсу. Когда я общался просто с обычными ребятами, меня спрашивали там: «Сколько тебе приходит писем поддержки?» Я им зачитывал какие-то фрагменты, и ребята все понимали, что происходит. Никто там не рвется на фронт. Среди активистов, так называют тех людей, кто сотрудничает с администрацией, были, кто пытались стыдить, говорили: «Ты что, не патриот?» Меня брил человек, его кличка была Хохол, сам он из Мариуполя, а сидел он за сбыт наркотиков. И он прямо яро отстаивал, что, да, это нужно. И меня это поражало. Ты из Мариуполя, тебя зовут Хохол, ты оказался здесь, и как ты можешь это все защищать?

–​ А вы сами что подумали, когда началась война в Украине и как вообще жили до того, как вас арестовали, с осознанием того, что Россия ведет войну в Украине?

— Если честно, я до 24 февраля реально не думал, что вот такая спецоперация возможна, что такие масштабные действия возможны. Я думал, что это запугивание. Когда про эти планы рассказали все СМИ международные, еще в декабре, я думал: если они уже про это рассказали, ну как оно будет-то? То есть неожиданно это все было, конечно, и не верилось до конца. И это просто какая-то катастрофа. Психологическая катастрофа, семьи разрушаются. У меня, слава богу, жена и мама, папа на моей стороне, хотя и у нас были проблемы с нашими родственниками, с тетей, с братом двоюродным мы не разговариваем именно из-за этого. Это, конечно, был шок.

И сейчас есть чувство беспомощности, и непонятно, на самом деле, что с этим делать и как справляться. Один путь – должен быть какой-то разговор. Когда у вас происходит какая-то трагедия, травма, про это нужно говорить. А вот именно это и не дают нам делать сейчас, нам не дают говорить, и это загоняет эту боль и страдания еще больше вглубь. Я знаю, что в обществе увеличился на порядок запрос на антидепрессанты. Люди как-то медикаментозно себя пытаются держать. Самое страшное, конечно, что в семьях происходит, я сейчас думаю о фильме Андрея Лошака «Разрыв связей». Это страшный фильм о полном различии языков, на которых говорят люди. А понимание может возникнуть через конкретную коммуникацию, а это будет возможно только тогда, когда будет соблюдаться право на свободу слова, которого сейчас нет.

–​ Почему большинство людей в России, хотя их собственные права и свободы нарушаются, поддерживают войну в Украине?

– Я бы поспорил с вами про большинство, потому что нам очень сложно узнать, что на самом деле сейчас думает большинство. Про это социологи говорят, что в авторитарных режимах, как наш, люди часто в опросах просто лицемерят, врут, они не говорят то, что реально думают. Но соглашусь с вами в том, что нет пока у нас критической массы, которая бы вышла, условно говоря, на улицу против этой спецоперации. Это может быть связано с разными факторами, и не только связано с тем, что люди это поддерживают. Они могут не поддерживать, но, например, у них может быть страх выходить на улицу. Или у них недостаточно возможностей и желания солидаризироваться с другими людьми, у них горизонтальные связи могут отсутствовать. Многие социологи пишут о том, что у нас очень атомизированное общество, и это действительно так.

«Могут дать и пять, и шесть лет»

–​ У вас уникальный случай: будучи обвиняемым по делу о фейках, вышли из СИЗО. Никто в России еще этого не смог добиться. Как вы думаете, почему так произошло?

– У меня несколько версий есть. Первая, может быть, идеалистическая, но им все-таки важно показывать некую правовую систему, что суд якобы работает у нас. Им же важно проводить выборы, называть себя демократическими политиками, что у нас есть в государстве Конституция. Может быть, это тоже часть этой имитации.

Вторая версия – это отчасти некая самостоятельность судьи Горячевой [которая приняла решение об изменении меры пресечения с ареста на запрет определенных действий]. Не знаю, может ли отдельный судья выносить самостоятельные решения, может быть, и может.

Третья версия – им самим не очень хочется, чтобы политические люди находились внутри тюрьмы, внутри колонии.

–​ Потому что они будут пропагандировать демократические ценности внутри тюрьмы?

– (Смеется.) Демократические ценности в колонии, да-да-да… И строить там демократию. Да нет, просто есть все-таки различия между заключенными. Ко мне приезжал адвокат, и некоторые заключенные ко мне подходили, просили, чтобы связались с их родственниками, оповестили. Я, конечно, брал все эти телефоны, передавал адвокату. Это просто открывает тюремный мир для людей.

–​ Что вы почувствовали, выйдя из СИЗО?

– Это как второе рождение. Сначала у меня чуть ли не истерика случилась, может быть, даже немножечко заплакал. Я реально этого не ожидал, и сложнее ощущения были – радость и страх какой-то, может быть, снова оказаться в этой системе. Я поехал к своей жене и дочке. До ареста я был председателем жилищно-строительного кооператива, и когда меня посадили, там избрали нового председателя. Сейчас я пока что отдыхаю, пытаюсь прийти в себя, гуляю по городу с дочкой и женой, читаю.

–​ Прокуратура обжаловала вашу меру пресечения. Вас снова смогут арестовать?

– Легко. Наша система устроена абсолютно абсурдно. Непонятно, почему выпускают, почему не выпускают. Если там искать какую-то логику, то ее нет. Мягкое наказание по моей статье – это запрет педагогической деятельности и штрафы. Их, как я знаю, получали те, кто сознавался в своих «преступлениях». А я не сознаюсь, то есть я вполне могу ожидать того, что и пять лет дадут, и шесть.

Как в России преследуют за антивоенную позицию

В России в распространении фейков об армии обвинили уже 73 человека. Среди них журналисты, политики, священники и даже полицейские. Дела расследуются почти в половине российских регионов, подсчитали «Сетевые свободы».

Чаще всего в распространении «заведомо ложной информации о российской армии» обвиняют журналистов – как минимум 12 возбуждённых дел. Следом идут гражданские активисты – семь дел, политики и блогеры – по шесть. Также среди обвиняемых есть трое полицейских, двое священников и один сотрудник МЧС.

22% всех дел о «фейках» возбуждены в Москве. Также в лидерах Петербург, Новосибирск, Ингушетия и Кировская область. Чаще всего до вынесения окончательного приговора обвиняемых отправляют в СИЗО – как минимум в трети случаев. По информации «Сетевых Свобод», в личных беседах следователи заявляют, что они ничего не решают по этой категории дел и все указания приходят «сверху».