«Невозможно призывать людей к борьбе с авторитарным режимом, сидя в безопасном далеке»
Большое интервью Владимира Кара-Мурзы из тюрьмы
Уже больше года политик Владимир Кара-Мурза находится за решеткой за антивоенные высказывания и борьбу за права человека в России. 17 апреля 2023 года он был приговорен к 25 годам колонии строгого режима по статьям о распространении «фейков» об армии (п.п. «г» и «д» ч. 2 ст. 207.3 УК РФ), сотрудничестве с нежелательной организацией (ч. 1 ст. 284.1 УК РФ) и госизмене (ст. 275 УК РФ). Сейчас Кара-Мурза ожидает этапа в московском СИЗО «Водник».
Канал «Можем объяснить» связался с Кара-Мурзой через сервис отправки писем заключенным «ФСИН-письмо». Политик поделился радостной новостью о том, что ему наконец-то разрешили позвонить детям, рассказал о состоянии своего здоровья, условиях содержания, взаимоотношениях с сокамерниками и сотрудниками СИЗО, объяснил, почему решил остаться в России, поделился списком любимых книг и многое другое.
Владимир Кара-Мурза — российский оппозиционный политик, журналист, историк и режиссер. Окончил исторический факультет Кембриджского университета в Великобритании. В разное время состоял в «Союзе правых сил», в движении «Солидарность», участвовал в протестах на Болотной площади, занимал должность заместителя председателя партии «ПАРНАС», избирался в Координационный совет оппозиции, работал в «Открытой России», сотрудничал с «Фондом свободной России», был председателем «Фонда Бориса Немцова за свободу». Кара-Мурза также является автором многочисленных публикаций в ведущих российских и зарубежных СМИ и режиссером нескольких документальных фильмов. В 2022 году стал лауреатом премий Вацлава Гавела и Фонда Акселя Шпрингера.
Вместе с Борисом Немцовым продвигал «список Магнитского», за что жестоко поплатился: в 2015 и 2017 годах был отравлен российскими спецслужбами, но чудом остался в живых.
В марте 2023 года адвокат Кара-Мурзы Вадим Прохоров сообщил об ухудшении здоровья политика. Ему поставили диагноз полинейропатия нижних конечностей. Симптомы — снижение чувствительности и онемение конечностей.
— Как сейчас ваше здоровье?
— Со здоровьем сейчас, насколько возможно, нормально. Как говорится в таких случаях — «не дождутся». В нашей тюрьме очень хороший начальник медчасти, который делает все, что может в данных условиях. Все назначенные лекарственные курсы я прошел. Моя полинейропатия в ногах и руках — это результат двух отравлений. После первого вообще пришлось заново учиться ходить, и потом еще год ковылял с палкой. На воле поддерживал нормальное состояние активным стилем жизни: бег, регулярная ходьба, велосипед, плавание и прочее. Здесь с этим сами понимаете. Значит, буду восстанавливаться, когда выйду. Мне не привыкать.
— Не страшно ли вам находиться в «лапах» режима, который два раза пытался вас убить?
— Страх для оппозиционного политика в сегодняшней России — непозволительная роскошь. Мы все знаем цену немолчания в нашей стране. Как говорил Борис Немцов: «Свобода стоит дорого». Много лет назад, когда я снимал документальный фильм о советских диссидентах «Они выбирали свободу», я спросил [диссидента, правозащитника и писателя] Владимира Буковского, что помогало ему держаться и не поддаваться унынию и страху в тюрьмах и лагерях. Ответил: «Сознание своей правоты. Если ты знаешь, что прав — страха не остается». Я хорошо понимаю, о чем он говорил.
— Не пожалели ли вы о своем решении вернуться в Россию? И как вы относитесь к коллегам, которые ее покинули?
— Маленькая поправка: я не «возвращался», я никуда не уезжал из России. Ни после двух отравлений, ни после начала войны в Украине. В марте съездил на 16-летие старшей дочки (моя семья находится за рубежом; причину, наверное, объяснять не нужно), потом еще проехался по нескольким странам, повидался с друзьями и коллегами, выступил на сессии Палаты Представителей Аризоны и на слушаниях Хельсинкской комиссии Конгресса США (это два из пяти «преступных эпизодов» в моем приговоре), потом на слушаниях в ПАСЕ о ситуации с политзаключенными в России и оттуда, из Парижа, вернулся в Москву. Арестовали меня во дворе моего дома в Замоскворечье 11 апреля 2022 года.
Теперь по сути вашего вопроса, честных ответа на него два. Я живой человек, я муж и отец — да, жалею каждый день и безумно, это не выразить словами, скучаю по жене и по детям, которых больше года не мог не только увидеть и обнять, но даже услышать в телефонной трубке. И чувствую себя бесконечно виноватым перед ними. Это первый ответ. А второй — не только не жалею, но, как гражданин и как политик, не мог поступить иначе. Не простил бы себя всю оставшуюся жизнь. Политик не может находиться «на удаленке». Невозможно выступать с публичной критикой власти, призывать людей к борьбе с авторитарным режимом, самому сидя в безопасном далеке. По крайней мере, я бы не считал, что имею на это моральное право. Это вопрос этики и ответственности – особенно для публичного человека.
Когда Владимира Буковского на одном из предвыборных митингов в 2007 году (мы его тогда выдвинули кандидатом в президенты от инициативной группы оппозиции) спросили: «Зачем вы сюда вернулись? Неужели надеетесь что-то изменить?», он ответил: «Я вернулся, потому что люди опять начинают бояться. А когда начинают бояться, нужно прийти, встать рядом и сказать: «Вот он я. Я — не боюсь».
Мне часто задают вопрос, который вы сейчас задали. Хочу обратить внимание на то, что ничего уникального в моей ситуации нет. Точно так же, при полном понимании рисков, возвращался в Россию осенью 2003 года Михаил Ходорковский, весной 2014 — Борис Немцов, зимой 2021 — Алексей Навальный. Потому что так понимали свою ответственность — перед страной и перед своей совестью.
— Вам до сих пор не позволяют общаться с близкими?
— Звонить жене и детям мне запрещали год и два месяца — с апреля 2022-го по июнь 2023 года. Сначала Следственный комитет, потом Московский городской суд. Еще одна из столь любимых нынешних советских практик — наказывать не только «врагов», но и их семьи. К сегодняшним политзаключенным это часто применяют. [Политику] Андрею Пивоварову год не давали позвонить из тюрьмы маленькому сыну, [политик] Алексей Навальный больше года не разговаривал с детьми, [учредитель оппозиционного еженедельника «Листок», член партии «ПАРНАС»] Сергей Михайлов не может даже переписываться с женой, потому что ее специально сделали свидетелем по делу. А в моем случае это еще и личное — Сергей Подопригоров, который меня судил (и запрещал звонить детям), был первым судьей, включенным в санкционный список по «Закону Магнитского», который продвигали мы с Борисом Немцовым. Здесь ведь все очень демонстративно. Так что — «такую личную неприязнь испытываю к потерпевшему, что кушать не могу».
В июне мне впервые разрешили позвонить детям. Впервые после своего ареста услышал на несколько минут их голоса в телефонной трубке. Никакими словами это не передать, поэтому не буду даже пытаться.
— Что помогает вам держаться и даже сохранять оптимизм?
— Не скажу ничего нового, арестантский опыт проверен веками. Хорошие книги. Молитва. Физические упражнения в прогулочном дворике. Очень поддерживают письма, которые приходят со всей России и со всего мира — огромное спасибо всем, кто пишет политзаключенным, это важно. А еще очень помогает мое историческое образование. Все ведь это в нашей стране уже было — и все заканчивалось. И это закончится – и мы даже примерно понимаем, как. Законы истории еще никому не удавалось отменить.
— В каких условиях вы находитесь?
— Я сижу в так называемом малом спецблоке, это самый изолированный коридор — «тюрьма в тюрьме». Его еще называют «воровским продолом». Здесь сидят воры в законе, убийцы, вымогатели — и я. На входе рамка металлоискателя, сам коридор запирается двумя отдельными железными дверями, а на двери моей камеры — три замка. По коридорам и по лестницам меня одного водят по трое надзирателей. «Самим не смешно?» — как-то спросил их. «У нас инструкция — вы особо опасный». Впрочем, возможно, в чем-то они и правы — для людей диктатуры опаснее всего люди, которые ей не подчиняются и продолжают говорить, что дважды два — это четыре.
— Как складываются ваши отношения с сокамерниками и с сотрудниками СИЗО?
— Все как описано в книгах советских диссидентов 70-х — поразительно, насколько вообще ничего не поменялось. Уголовники к политическим относятся с подчеркнутым уважением (причем вне зависимости от собственных взглядов). Когда я со своим 25-летним приговором зашел после суда в воронок [автомобиль для перевозки арестантов], все чуть ли не встали. А среди сотрудников — как и вообще среди людей — есть очень разные; и по взглядам, и по человеческим качествам. Кто-то не скрывает неприязнь, а кто-то не боится показать поддержку, в том числе и почти открыто. Одним словом, все как за стеной.
— Как строится ваша рутина? Есть ли какие-то хобби или занятия, которые приносят вам удовольствие?
— Каждый день в тюрьме — как «день сурка». Бесконечный, однообразный и повторяющийся. Все по заранее расписанному графику: подъем, баланда, проверка, прогулка, баня раз в неделю по расписанию и т.п. С хобби и занятиями сложно, когда 23 часа в сутки находишься в четырех стенах камеры (а еще час — тоже в четырех стенах, но крытого прогулочного дворика).
В основном читаю и пишу — больше пишу: статьи, комментарии, выступления для суда, программные тексты, конспекты по книгам, ответы на письма, ответы журналистам, вот как вам сейчас. Сокамерники — ровесники и старше, кто тоже застал советскую школу, смеются, что я — как Ленин, который в тюрьме писал молоком между строк — все эту чушь на всю жизнь запомнили. Ленин, кстати, когда сидел в петербургской тюрьме, мог заказывать себе любые книги из Публичной библиотеки — как и Милюков, который значительную часть «Очерков по истории русской культуры» написал как раз в заключении. У меня такой роскоши нет — впрочем, у нас здесь очень приличная тюремная библиотека, в том числе много и диссидентской литературы. Сразу видно, что сидели политические.
— Что вы сейчас читаете? И какой список книг могли бы порекомендовать людям, которые пытаются не терять веры в лучшее будущее?
— Конкретно сейчас — «Очерки по истории русской культуры» Павла Милюкова. Это его главный труд — он ведь был не только одним из лидеров российского либерализма, членом Государственной думы и министром иностранных дел, но и (прежде всего) очень глубоким и серьезным историком. «Очерки» — это важнейший обзор культурной, духовной, социально-экономической, военной, общественной и политической истории нашей страны за последние десять веков. И очень многое объясняет, в том числе, и в сегодняшнем дне.
А за последний год прочитал (или перечитал) очень много книг — те, которые давно собирался, но на воле никогда не хватало времени. В основном — историческую и мемуарную литературу, но и художественную, и духовную тоже. Наконец появилась возможность вдумчиво и полностью прочитать «Архипелаг ГУЛАГ» — это книга, которую сегодня (особенно сегодня) нужно читать каждому. А еще, конечно — книги советских диссидентов.
Одна из самых важных книг в моей жизни — «И возвращается ветер…» Владимира Буковского, ее и порекомендую в первую очередь. Великая книга, на все времена — а сегодня поразительно актуальная. Но ведь и концовку мы тоже знаем.
— Удается ли вам следить за новостями?
— Только через фильтр государственной пропаганды, поэтому «новостями» это назвать не могу. Телевизор в моей камере включен с утра до вечера. И это страшно. Страшно думать, что значительная часть населения нашей страны живет в этом пропагандистском пузыре, с совершенно зашкаливающим уровнем ненависти, агрессии, истерики, чудовищной лжи и пропаганды насилия. Те, кто участвует в этой пропаганде — безусловно, преступники. И, когда это все закончится, их, безусловно, нужно будет судить, как судили нацистских пропагандистов в Нюрнберге или руководителей «Радио Тысячи Холмов» в Международном Трибунале ООН по Руанде.
— Я знаю, что прямо из тюрьмы вы создали фонд помощи семьям политзаключенных. Расскажите о нем.
— Наш «Фонд 30 октября» создан с единственной целью — помогать семьям российских политзаключенных. Даже по самым скромным оценкам «Мемориала» их уже больше пятисот — и у многих есть семьи, дети, которые остались не только без любимых людей, но и часто без средств к существованию. Они — тоже жертвы государственных репрессий. В свое время Александр Солженицын на авторские права и гонорары за издания «Архипелага ГУЛАГа» создал Русский общественный фонд помощи преследуемым и их семьям. Сегодня такой систематической помощью не занимается никто — и именно для этого создан наш фонд. В правление вошли уважаемые общественные деятели и правозащитники из России и из-за рубежа — в том числе Натан Щаранский, Адам Михник и Ирвин Котлер; председателем правления стала моя жена Евгения; а директором-распорядителем — известный журналист и правозащитник, сам в прошлом политзаключенный Александр Подрабинек.
Первый взнос в бюджет фонда — 90 тыс евро. Это денежная часть Премии Вацлава Гавела от Совета Европы и Премии за мужество от Фонда Акселя Шпрингера, которые я получил в прошлом году. Одновременно Фонд будет проводить самостоятельный сбор средств — и я надеюсь, что многие неравнодушные люди, у которых есть такая возможность, откликнутся. Каждая копейка, пожертвованная «Фонду 30 октября», пойдет на помощь семьям, оказавшимся в беде.
— Что бы вы хотели передать всем людям, которые вас поддерживают?
— Знаю (и вижу по письмам, которые мне приходят), что многие люди сейчас впали в уныние, потеряли ощущение будущего и перспективы. Друзья, ни в коем случае нельзя этого делать. Все это закончится — и во вполне обозримом будущем. И это не слепая вера и не наивный оптимизм, а опять же, историческое образование. Сейчас мы переживаем точно такое же время, какое наша страна переживала уже не раз — в «мрачное семилетие» конца царствования Николая I, в последние годы перед смертью Сталина, во времена 80-х. То же самое ядовитое сочетание внутренней реакции и международной изоляции. Но чем все подобные периоды в нашей стране заканчиваются, мы тоже знаем. Изменения не за горами. И важно уже сейчас готовиться к ним, чтобы не упустить окно возможности и на этот раз все сделать правильно — вырваться из порочного круга и построить, наконец, в России нормальную современную свободную европейскую страну, которая больше никогда не будет угрозой ни для собственных граждан, ни для окружающего мира. Верю, справимся. И сам буду делать для этого все, что в моих силах.
Мария Волох
